Куряжский монастырь. – Архимандриты Иоил и Герман. – местоположение монастыря. – Поступной лист. – Полковник Григорий Донец неграмотен. – Доказательства этого. – Писаря. – Язык переписки. – Подъячие. – Челобитная архимандрита. – Ещё образец записи на землю. – Как заселялись слободки. – Образец судебного приговора.

Недалеко от Харькова и сравнительно скоро после возникновения полка построен был стараниями харьковских казаков Куряжский Преображенский мужской монастырь. Почтенный проф. Д. И. Багалей пишет, что он «основан в 1663 г.»[1]. Позволим себе сказать, что указанный год нам кажется не совсем верным и вот почему. Из челобитной архимандрита монастыря Иоасафа[2] видно, что он построен полковником Гр. Донцом, а таковым последний как это доказано, стал лишь в 1668 г. Это же видно из «поступного листа», который приводим ниже.

Деятельность Гр. Донца, следовательно, не ограничивалась постройкой одних укреплений и пр. – он заботился и об увеличении в своём полку храмов; конечно, всецело приписать ему одному основание монастыря нельзя – с ним материально участвовали и харьковские «градские люди», как говорит и сам арх. Иоасаф. Правда, Гр. Донец купил землю под монастырь. Но полковничество ему дало такое богатство, что уделить Богу малую толику – каких-нибудь 200 «злотых» (30 р.), которые он заплатил за землю, для него ровно ничего не значило; к тому же этим приобреталось право считаться «побожным».

Монастырь (по пр. Филарету), получил своё название по фамилии некого Алексея Куряжского, которому прежде принадлежала земля и пасека, стоявшая на том месте. Все подобные попытки объяснения названий по большей части бывают неудачны. Тот же Филарет объяснял название «Валки» и , как нами доказано, совсем неверно[3]. Куряжем называлось что-то другое, не земля «А. Куряжского». Г. Донец писал, что построил монастырь «на своём грунте, иже под Куряжем».

Для устройства монастыря был вызван из Святогорской обители (около гор. Славянска, прежний Тор, на р. С. Донце) архим. Иоил с братией, который будто бы и был первым настоятелем вновь созданного Куряжского монастыря.

Но Иоил был настоятелем Святогорского монастыря и таковым состоял, напр., в 1679 г., когда была освящена в том монастыре построенная им Успенская церковь, а также и Петра и Павла[4]. В следующем году арх. Иоил был взят татарами в плен, отвезён в Азов, оттуда и прислал просьбу выменять его на пленного татарина[5]. А из «поступного листа» известно, что в это время архимандритом Куряжского монастыря был Герман. Выходит, что если, допустим, Иоил и променял Святые Горы на Куряж «для его создания», то после снова вернулся в свой монастырь.

Место для Куряжского монастыря было выбрано очень удачное по своему живописному положению. И теперь монастырь окружён прекрасным громадным лесом, с удивительным источником ключевой воды. Что же было тогда! В деле заселения края и развития его культуры монастыри играли видную роль. Владея землями и угодьями, они зазывали крестьян, заселяли ими деревни. Хозяйство, веденное в больших размерах, служило образцом для населения края тем более, что монахи не ограничивались одним хлебопашеством, вели скотоводство, пчеловодство и пр., в чём только нуждался монастырь и его братия. Татарские нападения заставляли укреплять стены, заводить пушки, держать ратных людей. И в деле просвещения монастыри всё-таки кое-что вносили в народ.

Первое время монастырь существовал на пожертвования харьковских жителей; даны ему были также земли, крестьяне, как рабочие руки.

Приводим ниже, как образец, универсал (вернее «поступной лист») полковника Гр. Донца, которым укреплялись за монастырём земли и водяная мельница:

«Великодержавного Благочестивого Царя и Вел. Кн. Алексея Мих., всея Великие и Малые и Белые России Самодержца, я, полковник Григорий Ерофеевич Донец, вестно чиню всем, о сем комуколвек будет ведать в полку нашем Харьковском, же застаючи я на полковничестве Харьковском по указу Царя Вел. Алексея Мих., всея России Сам., яко дано мне ведать о всём в полку Харьковском, сведао: которое то дело прилучилось неподобное ещё за полковника Фёдора Репки в полку нашем Харьковском убийственное, же Левко  Жигалка да Омельян мельники, жители Гавриловские, позабивали из Белгорода служилых детей боярских, идучих из службы из-под Валок; которого то забойцу одного поймавши, Лёвку Жигалку мельника, полковник Фёдор Репка казал расстрелять в г. Харькове; а Омельян мельник убежал, где он знал. Которых то грунта от того часу в запустении зоставали. Когда же, по Указу Его Цар. Вел., Алексея Мих., всея России Самод., мне, Григорию Ерофеевичу. Дано полковничество Харьковского полку, я, узнавши известно от людей о тех грунтах и займе на млыне по речце Люботинце, принялемся к тому, яко принадлежно старшим ведать о всём, в чём намерение моё исполняючи, Всемилостивому Спасу и Св. Великомученику Георгию завевши я монастырь на своём грунте, иже под Куряжем, подле шляху зостает, придалем и оный грунт Омельянов мельников забойцов до монастыря своего харьковского Преображенского за всеми принадлежностями, с землёю и с сенными покосами, которые вниз речки Люботинки до Уд зостают, тым боком речки горою и сим боком вниз Удами на долинце, по два дуба на горе пахотного поля, который то грунт знаючи сполна кум мой Логвин, сотник Люботинский, да Григорий Капустянский, житель тоже Люботинский, и Степан Ушкало, писарь тоже Люботинский, которые то заводцами (свидетелями) были с товариством многим казачким села Люботинского, а за мною Полковником Харьковским, Григорием Донцом, из г. Харькова судья Тимофей Клочко, да Алексей Рудий, братчик Рождества Христова, да Лонгвин Крамарь, жители Харьковские, совокупно со мной бывшие под р. Люботинкою оные все показывали мне грунта и займу на млине Омельяна мельника забойцы; которые-то грунта от заводцев вышеписанных я указавши истотне, принялемся оных и давши достаток своему скарбу, вручилем Лонгвину Фёдоровичу, жителю Харьковскому, вкладчику со мной монастыря Харьковского, жебы греблю засыпав и млин сбудувал на обной гребле, на р. Люботинце вниз на грунте Омельяновом мельника, жителя гавриловского. Который взявши скарб от меня Лонгвин Фёдорович и позвав мерошника Лаврина Кубру на оное дело всем моим достатком построил мельницу и греблю на р. Люботинке и то построивши всё совершенно належитое в млине и потом вручилисьмо Герману, архимандриту монастыря нашего Харьковского, с братиею его. Кабы в те все грунта никто не важил втручатися от жадных приятелей моих ближних и дальних, жадным способом кривды и перешкоды чинить сурово сим письмом нашим вручаем и приказуем и для крепости во всём на оный грунт сей поступной лист за подписом руки и печати нашей притеснённой далисмо в монастырьнаш чернецам, иже над Куряжею живут. Писан в Харькове при заводцах вышеписанных, року от Рожд. Христ. 1678 авг. 17 дня. На подлинном по-польски: Григорий Ерофеевич Донец и полковник харьковский рукою власною»[6].

Этот поступной лист, или универсал, по свидетельству преос. Филарета, подписан Донцом по-польски; след., так: wlasna ręka, а это значит: собственной своей рукой. Из этого следует, что писать по-русски Донец не умел, а что умел – по-польски. Мы же утверждаем, что Гр. Донец был неграмотный. За весьма редкими исключениями, таковыми были все казаки. Так, что в этом нет ничего удивительного. Но раз утверждается противное, нужно доказать. В нашем распоряжении есть другой «универсал» Донца 1691 г., подлинный, с приложением полковой печати, но им совсем не подписанный. О неграмотности Гр. Донца свидетельствует ещё одна важная лично для него челобитная от 1682 г.[7] Она подписана, но не челобитчиком, польскими буквами по-малороссийски дословно так: «K sey czetobitnoy Aleksandr Kulik Dowhomir wmisto charkowskogo polkownika Hrihoria Gerofiova syna Donca po ieho weleniu ruku prylozil». Челобитную писал, судя по языку, заправский писарь, верно, полковой; но писаря бумаг никогда не подписывали.

Полковой писарь, при общей безграмотности, имел громадное значение. По своему влиянию на дела, он стоял непосредственно за полковником. Ведь, неумевший читать начальник должен был верить тому, что читал ему или писал писарь.

Писаря по большей части происходили из недоучившихся поповичей. Нестерпевшие царившей тогда порки в школах, немогшие постигнуть «бездны премудрости», просидев, украшенные усами, много лет в одном классе, поповичи убегали часто вопреки воле родителей. Таких «писменных» людей полк охотно принимал и зачислял в штат писарей. Эти кое-что схватившие от науки писаря вносили в переписку характер и стиль, мало имевший общего с малороссийским языком. Часто писания казаков носят явный характер и польского языка. Многие из этих писак учились, по крайней мере, до и вначале переселения, в Приднепровских Украинах и были сильно полонизированы. Обычным же языком черкас был, крнечно, малороссийский язык – «як их маты учила».

Для переписки с Москвой, воеводами имелись приказные люди из великороссов. Они набили руку в писании слёзных просьб, хорошо знали форму, на что тогда обращалось большое внимание. Несоблюдение её, малейшее умаление титула, помимо отказа в просьбе, влекло за собой и неприятные для просителя последствия. Приказные «волочились» по площади города с гусиным пером за ухом чернильницей у пояса в поисках клиентов. Поэтому все писания малороссов в Москву не носят ни малейшего следа их родного языка.

Некий Протопопов, подъячий, подал челобитную Царю. В ней он говорил, что многие годы писал «беспрестанно государевы дела», «волочился по площади» в Курске «помирал голодною смертью» за недостатком работы. Узнав же, что в Харькове всего один подъячий (1660 г.) у «приказной избе», что зароботок его поэтому будет хорош, Протопопов просил и получил разрешение переселиться[8] в Харьков. И с того времени в последнем волочились по площади уже два писателя челобитных, не совсем дружелюбно посматривавших друг на друга. Конкуренция же могла быть только выгодной для жителей.

Если универсал Куряжскому монастырю Гр. Донец подписал по-польски, то, повторяем, полковник писать по-русски не умел, иначе зачем же ему было прибегать к чужому языку. Это не могло быть по душе духовенству и казакам, покинувших Речь Посполитую и не принесших о ней приятных воспоминаний. Если бы Гр. Донец был грамотен по-польски, то ему, человеку несомненно способному, ничего бы не стоило выучиться писать короткую фамилию русскими буквами, как это сплошь, да рядом проделывал «влиятельный генералитет» из немцев в XVIII ст. Далее, почему же Гр. Донец, если он умел писать по-польски, не подписал сам упомянутой челобитной, а велел подписать Довгомиру (польскими буквами). Только потому, что он был неграмотнвй, как неграмотными были и кошевой Серко (это доказано), хотя его подпись и приведена в числе других автографов в книге Бантыша – Каменского.

Свои универсалы и пр. Гр. Донец выпускал без подписи, приложив только полковую печать. Если мы правы, то почему же преосв. Филарет утверждает, что универсал подписан Гр. Донцом – в его распоряжении верно был подлинный документ. Невозможно, конечно, заподозрить преосв. Филарета в умышленной неверности сообщения.Документ говорит и о Репке, этом таинственном полковнике харьковском.

Далее самый тон универсала разнится знпчительно от других его же, Гр. Донца. «Великодержавный», «благочестивый», такие эпитеты встречаются, но позднее. «Монастырь наш». При этом слово «письмо» - несовременно, тогда говорили «лист» (хотя это слово есть и в документе). Язык универсала полупольский. Универсал написан как бы владетельным герцогом, по меньшей мере гетманом. Когда один из последних стал писаться «мы», ему тотчас было приказано писаться проще, как подобает лицу, занимающему не Бог весть какой пост. «Жадным (никаким) способом кривды и перешкоды чинить сурово сим письмом нашим вручаем и приказуем» (!!). «За подписом (слово позднейшего происхождения) руки и печати нашей. Царские указы того времени куда прощею, не так величественны. Это пишет «Грицько полковник» неграмотный, не могший иметь своей гербовой печати. Странно и то, что Гр. Донец закрепил за монастырём своей властью (не прибавив «до указу») землю. Известны многие более пустые дела, решение которых не осмеливася брать на себя воевода – на всё был нужен указ. Даже на постройку мельницы требовался таковой.

Только по таковому указу позволено было братьям Белоусовым поставить на р. Уды «млын»[9], при чём воеводе было приказано предварительно выяснить, действительно ли «та земля пуста». Под шумок, вдали от властей, конечно, землю захватывали – это вопрос другой, но официально закреплять таковую в вечное владение Гр. Донец не имел права. И вот, на основании всего этого, приведенный документ нам кажется подозрительным.

Через несколько лет последовало укрепление земли за тем же монастыр     ём, но при иных уже условиях.

В 1684 г. архим. Иоил бил челом[10] Царю о даровании монастырю земли и подданных – черкас. Челобитная поёт обычную для духовенства песню, что «питаться им, богомольцам, нечем», что братия (40 челов.) «питается Христовымподаянием, да трудами своими». И вот, чтобы лично не трудиться, монастырь просил дать ему в кабалужителей 4-х деревенек (Синолицовка,

Гавриловка, Песочин, Коротеч), которые имели неосторожность поселиться вблизи монастыря, или на их неблагополучие монастырь построился вблизи. Монахам, кроме даровых рук, понадобились ещё и все угодья, т. е., лучшие земли этих деревень. Просилось «пожаловать ради свого Вел. Государем многолетнего здравия», «ради Спаса и Пречистой Богородицы», на «строение… богомолья того монастиря (а в нём было уже две церкви) и на всякое монастырское строение, а нам, богомольцам, на пропитание». Архімандрит просил дать черкас названных деревень потому, что-де они «в полковой и городовий службе не написаны и живут повольно по их черкасской обыкности. Челобитная, писал архімандрит, была подана с ведома Гр. Донца «для того, что-де тот монастирь… строил он, полковник, и в том монастыре вкладник».

В Москве имели обыкновение на слово не верить, хотя бы там и богомольцам. Поэтому было приказано сообщаемое архимандритом проверить; главным образом, не записаны ли жители деревень в службу, а если нет, то почему; а также Гр. Донец «челобитчик ли» в том.

Полковник, хотя и в ущерб своему полку, оказался челобитчиком. Ему было лестко иметь «своё богомолье» и бать щедрым – за чужой счет. Дело тянулось долго. Через три года архимандрит сам поехал в Москву, и жители 4 деревень перестали жить уже «повольно». Кстати, архимандрит выпросил разных церковних предметов на 3 подводы и ещё 2  р. 24 коп.!

Приводим здесь указ на право занятия земли, как образец, главное, потому, что он несомненно подлинный и в нашем распоряжении единственный. Выдан он был предку автора, сотнику Харьковского полка. Этот «лист» (универсал) Донца совсем уже иной; нет величия, этого стремления изобразить из себя властную персону, каковой в действительности скромный черкаский полковник никогда не был; а если и являл таковую под шумок, то вдпли от сурового московского ока.

Позволение занять землю уже опирается на царский указ. Сотнику позволено было построить неизбежный «млынок» и занять леса «посыльное место», «с потребу», при условии только «без перешкоды людем», т. е., выражаясь несколько вольно, взять земли, сколько влезет. Сотник широко воспользовался неопределённостью выражения и передал своїм наслідникам довільно кругленькое имение с обширным и прекрасным лесом, несколько сот десятин чудной земли. Имение и образовавшееся в нём сельцо (59 чел. крестьян) получило название Альбошевки, сохранившееся и до настоящего времени, хотя «сельца» уже и нет, а имение, сильно поуменьшившееся путём разделов, дошло и до автора.

Заселяли подобне деревеньки на Украине обыкновенно так. Какой-либо «пан» или богатый казак, облюбував место в лесу около речки, обращался к властям с просьбой позволить ему занять это место, построить «млынок» и «осадить» слободку. Получив указ, он делался владетелем. По об щему правилу в цели сгущения населения, Ему ставилось только условие «закликать» не местных, а сторонних людей, из-за рубежа. На построенных хатах выставлялся сверху крест; на нём «осадчик» обозначал, сколько льготных от повинностей лет он даёт новым поселенцам. И слободки заселялись. После все они были закрепощены за потомками пионера.

Сотник Фёдор был, конечно, простой казак, ничем от прочих не отличался, жизнь вёл заурядного «гречкосія». Но тем не менее род его записан в дворянские книги Харьковской губ.[11] В свидетельстве о дворянстве 1797 г., напр., говорится «по заслугам предков».

Всё это не вяжется хотя бы с упомянутыми донесениями сотников о неимении в пределах Харьковского полка ни одного дворянина, могшего доказати свои права на это достоинство. Все потомки сотника Фёдора в казачьей иерархии не подымались выше сотников, никаких «заслуг» особенных за ними, как и за предком их не числится.На каком же основании в свидетельстве появляется такая фраза? Можно было бы о кой-каких  и других родах, на основании исторических справок сказать то же. Позднее эти роды записаны были в дворянские книги, доказательства брались, так сказать, на веру, чем желавшие проскользнуть в благородное сословие и воспользовались. После этого не трудно было сфабриковать и гербы.

«Року 1690 (год в подл. написан славянскими буквами), месяца марта 17 дня[12].

Бил челом Великим Государем и Великим Князем Іоанну Алексеевичу Петру Алексеевичу всея Великие и Мале и Белые России Самодержцем, а в Харькове Стольнику и полковнику харьковскому Григорію Ерофеевичу Донцу, Харьковского уезду Села Люботина полкових казаков сотник Фёдор Григорев в словесном своїм челобити сказал, есть мовит, на речьце Люботыне в лесе займа на греблю и на мельничное место выше ставу люботинского жителя Яреми Кошеля против городища никому ни чом не ценная и не на перешкоде и не владеть нею нихто. И в тех. Урочищах он Фёдор займати гребли и строит млына без указу великих Государем и без нашого ведома не смеет, и чтоб Великие Государи пожаловали его сотника для пополнения службы велели на том местцу и к тому мельничному месту занять леса посыльное место; И по указу Великих Государем Их Царского Пресветлого Величества, и по приказу стольника и полковника Харьковского Григорія Ерофеевича Донца велено ему сотнику Фёдору  в тех  выше помененных урочищах на речце Люботыне греблю займать и заняв устроит млын без перешкоды людем знизу и зверху, и к тому мельничному месту занять леса спотребу. И той займою владеть ему сотнику Фёдору и жене его и детям вечными часы и с того грунту служить Великих Государем полковую службу, на що для лепшой подтверженя дано Ему сотнику Фёдору и сей лист стверженный полковою печатью.

Писан в Харькове року м-ця и дня выше писаного».

Приводим также, как образец, судебное решенре по мелкому судебному спору со своїми посёлками того же сотника Фёдора. Подобне дела разбирались сотенным судом, но так как в качестве причастного был сам сотник, то дело перенесено было в следующую инстанцию – полковой суд, куда в апелляционном порядке поступали и решённые в сотни дела.

«1704 году апреля 8 числав Харькове на уряде перед стольником и полковником Харьковским Фёдором Григорьевичем Донцом и старшиною перед судьёй Семёном Афонасевичем да пред отаманом городовым Матфеем Тихоновичем. Харьковского полку села Люботина жители полковой службы Яков да Петро Дмитренки припозивали отчима свого Фёдора Албоского. За працу свою меновите за млин там же на речке Люботине. Да за працу свою, что они Яков да Пётр живучи с ним отчимом вместе робили и дбали около всякой домовой господар ской работи. Що по рассмотрении Его милости пана стольника и полковника Фёдора Григорьевича и по рассказанию Его и старшины… (слово неразобрано) по делу с того млина довелось дать им Яову и Петру по десять талере грошей, что тот млин они отчиму своему строить помогали дать велено, а с дворового набитку Петру велено дать пару волов и половинулевады близько млина в гору им Якову да Петру владеть тое половину левады пополам, а третьому, их Якову да Петру старшому брату Данилу дать с того ничего не довелось того ради, что он в том с отчимом и с ними Яковом и Петром в господарстве ничего не робил: а он отчим его Фёдор Албовский своїм коштом одружил и дал Ему пару бочек пшеницы и пошёл он невідомо где и більше никакой части им вышеписанным Даниле да Якову да Петру нмчего дать не велено для того, что доводилось то они взяли и им бы Данилу да Якову да Петру его отчима Фёдора Албоского жёнам их и детям также матки своїй и детей отчимовых не турбувать ни в чём вечными часы в жадную найменьшую речь не втручатись а буде хто з них Данила Якова да Петра или жёны их и дети мелиб его Фёдора Албоского матку свою или детей их торбоват или чего впоминатись вини и впиратись навпорном полагаем взят вики (штраф) до шкатулки войсковой сто золотих. Що для певности и подтверждение и лист сей дан ему Фёдору Албоскому в Харькове в ратуше при печати судейской по рассказанию Его Милости стольника и полковника харьковского Фёдора Григорьевича и старшины»[13].